Булгаков и Евангелие

Власть и человек: почему Булгаков заставил Иешуа говорить о насилии

Когда я впервые прочёл слова Иешуа в романе Булгакова — «всякая власть есть насилие над людьми» — они зазвучали как откровение, как будто это действительно мог сказать Христос.

Булгаков вложил их в уста персонажа, который не столько исторический Иисус, сколько отражение Иисуса в сознании человека XX века — века тоталитарного страха, бюрократической жестокости и безличного насилия системы.

Для Булгакова эти слова были не евангельской цитатой, а приговором эпохе, в которой он жил. Он видел, как власть, прикрываясь идеями справедливости и прогресса, превращается в машину страдания. Иешуа в романе говорит Пилату не как бунтарь и не как политик, а как носитель внутренней свободы, которой ничто не может повелевать. Он выражает анархию духа — не разрушительную, а созидательную, ту, которая рождается из любви, а не из ненависти к власти.

Булгаков и Евангелие

Но если сравнить слова Иешуа с подлинными словами Иисуса из Евангелий, разница станет очевидной. Иисус не говорил, что власть — зло. Он говорил, что власть в этом мире — временная, что «кесарево — кесарю, а Божие — Богу». Он не отрицал власть, но лишал её священного ореола. Власть — лишь инструмент, а не источник смысла. Иисус учил не бороться за трон, а освобождаться изнутри. Он говорил ученикам:

Князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют над ними; но между вами да не будет так: кто хочет быть большим — будь всем слугою. (Мф. 20:25–27)

Булгаков как будто взял этот евангельский нерв — отрицание гордыни власти — и довёл его до философского предела.

Он поставил Иешуа в мир, где власть уже не просто господство, а абсолютное насилие над человеческим духом. Так Иешуа становится не только образом Христа, но и совестью человека перед лицом государства.

Августин: власть как последствие падения

Блаженный Августин в «Граде Божьем» писал, что власть появилась из-за грехопадения. В раю, где царила любовь, не было нужды в принуждении — никто не властвовал, потому что все жили в согласии с Богом. Но после того как человек пал, в мир вошли страх и вражда, и власть стала средством сдерживания зла. По Августину, власть не является добром сама по себе, но Бог допускает её, чтобы удерживать хаос.

Власть существует не потому, что она праведна, а потому, что мир грешен, — писал он.

Для Августина, следовательно, власть — не дар, а лекарство от болезни человечества. Необходимое, пока человек не исцелится любовью.

Фома Аквинский: власть как отражение Божьего порядка

Фома Аквинский, напротив, видел власть не только как следствие греха, но и как естественную часть творения. Он считал, что Бог — источник всякого порядка, а потому и власть, как форма управления, имеет божественное основание, если она служит общему благу.

Всякая власть от Бога, — писал Фома, — но не всякое властвование — от Бога.

Это важное различие: сама возможность власти — от Бога, но злоупотребление властью — от человека. Власть, если она справедлива, продолжает Божий замысел; если же она превращается в насилие, — восстаёт против Творца.

Булгаков между Августином и Аквинским

И здесь Булгаков занимает парадоксальную позицию. Он не богослов, а художник, но его интуиция удивительно точна: он чувствует, что власть, утратившая связь с совестью, перестаёт быть частью Божьего порядка и становится демонической.

В этом смысле Иешуа — не против власти как таковой, а против власти без любви, против мира, где человек забывает, что “всякая власть дана лишь для служения”.

Личный вывод

Для меня в этой сцене Булгаков словно проводит духовный эксперимент: что останется от слов Иисуса, если убрать из них Бога, но сохранить любовь и истину?

Ответ прост — останется совесть, но не останется спасения. Иешуа у Булгакова говорит истину человеческим языком, но без силы Воскресения. Он — Христос без Царства Божия, свет без солнца. А настоящая власть, если верить Августину и Фоме, — не над людьми, а над собой. Она начинается там, где человек перестаёт бояться, где страх уступает место любви, и тогда действительно наступает то время, о котором мечтал Булгаков — время, когда не будет нужды ни в какой власти, потому что властвовать станет само Светлое сердце.